Главная » 2018»Февраль»14 » Скрипач Яир Клесс: «Человек не может стать обезьяной»
19:29
Скрипач Яир Клесс: «Человек не может стать обезьяной»
Почему у современных музыкантов очень сузился горизонт восприятия.
В свои 78 знаменитый израильский скрипач и педагог Яир Клесс поражает активностью, неугомонностью, легко перемещаясь между континентами с концертами и мастер-классами (да и в Россию временами заглядывает), и ценна не только его игра, но само восприятие мира, ведь Клесс — один из последних хранителей многовековой скрипичной традиции.
А это совсем иное отношение к культуре, когда ты в семи рукопожатиях можешь дотянуться до больших скрипачей XVIII века... С Яиром мы встретились у него дома, в Вене, в момент краткой «переменки» между бесконечными гастролями.
Скрипач Яир Клесс: «Человек не может стать обезьяной» «Уже в пять лет я был доктором медицины!»
— Яир, вот вы родились в Палестине в 1940-м, до официального образования государства Израиль...
— Только это не Палестина была, а Палестайн, так точнее, поскольку территория была под британским мандатом...
— Что такое Израиль? Это путь? Вечный трудный путь? Когда каждый должен посадить в пустыне дерево? Страна в перманентном состоянии войны...
— Война? В Париже или в Лондоне убивают людей больше, чем во всем Израиле вместе взятом. Израиль — это дом. Это продолжение Европы на Ближнем востоке.
— Европы?
— Ну да. Я же не играю арабскую музыку. Может, Моцарт и звучит у меня как арабская музыка, но я стараюсь сделать как лучше (смеется). Уверен, Израиль станет нормальной страной. Моисею понадобилось 40 лет, чтобы пройти путь от Египта до земли обетованной, хотя он мог за это время дойти до Швейцарии, которой тогда еще не было. Мы, конечно, не в самом лучшем окружении находимся, но культурный уровень (оркестры, оперные театры etc.) в Израиле гораздо выше, чем во многих странах Европы. А война... она везде война.
Такой анекдот был со мной. Я как-то давал мастер-классы в Финляндии, и вдруг мне звонит одна местная женщина: «Не возвращайтесь в Израиль, там Саддам Хусейн начал войну. Привозите свою семью к нам!». — «Это не первая война, — отвечаю, — и не последняя, ничего страшного». — «Вы не понимаете, — продолжает она, — я знаю, что вам все предлагают остаться, так переезжайте ко мне — у меня дома сауна есть! Сауна!». Это не тот ответ, который ты ожидал?
— Какой эта Палестайн была во времена вашего детства — что запомнилось?
— Было всё то же самое, что и сейчас. Для меня ничего не изменилось с образованием государства Израиль. Мы и до этого жили в Тель-Авиве в длинном доме, разделенным на отдельные секции-подъезды как в Англии...
— Семья жила в достатке?
— История моей семьи — трудная история. В конце 1940 года мой отец был призван в британскую армию. А мама во время войны работала медсестрой. Потом отец попал в плен к немцам, и вернулся домой в 1944-м, больной раком. И почти сразу умер. Я его практически не знал. Через несколько лет мать снова вышла замуж, и вот этот человек — отчим — меня, собственно, и воспитал. А он, в свою очередь, тоже потерял свою семью во время войны. Прошло время — моя мать и мой отчим умерли в один день. Если ты возьмешь любую еврейскую семью из Европы, — то у всех будет примерно такая же история.
Я рос счастливым ребенком. И сам решил стать музыкантом. Раньше скрипка была просто обязательной частью еврейского образования. Но родители, конечно, и не помышляли, о карьере музыканта.
— А о чем помышляли?
— Когда еврейскую маму спрашивают — «Сколько лет вашим детям?» — она всегда отвечает: «Врачу пять лет, а инженеру — три». Поэтому в пять лет я ходил по Тель-Авиву в качестве «врача», а в 14 стал скрипачом. И это был мой собственный выбор. Пусть кто-нибудь другой будет доктором.
— Как умудрились в своем возрасте не потерять жажды до музицирования?
— А что — возраст? Я выгляжу так, будто плохо ем? У меня, наверное, Альцгеймер, но я не помню, сколько мне лет. По-моему, ответ неплохой. А что я сейчас сказал? (Смеется).
«Учить молодежь надо тому, что надо именно ей»
— Вопрос — как по Библии: скрипач-виртуоз XVIII века Тартини породил Пуньяни (передал традицию ученику), Пуньяни породил Виотти, Виотти — Байо, Байо — Берио, Берио — Вьётана, Вьётан — Хубаи, Хубаи — Гертлера, Гертлер — Яира Клесса, то есть, вас.
— Какая-то коза ностра получается...
— Ну что вы, я имел ввиду библейский принцип...
— Там тоже мафия? (Смеется)
— Своего рода. Но если серьезно — вот эти многовековые цепочки сейчас разрываются? Триста лет истории — коту под хвост? Ведь традиция размывается: современные скрипачи просто берут уроки у всех подряд, чем больше, тем лучше...
— Я скажу следующее. Конечно, старые школы развивались по-особенному. В свое время появились французская и бельгийская школы, которые с разных сторон пришли, в итоге, к одной. Параллельно была немецкая школа, которая закончилась на великом скрипаче Йозефе Иоахиме. А также была русская школа, яркий пример ее — Леопольд Ауэр... А что сейчас? Сейчас, например, в Джульярде преподают японцы, французы и русские одновременно. А в Вене — русские, израильтяне... Уже мой учитель Гертлер полвека назад говорил, что сейчас только две школы — хорошая и плохая. Да, традиции уходит. Точнее, переходят в иное качество. Поэтому так важно их чувствовать. И, как минимум, уважать.
— На музыке сказывается, что за музыкантом уже не стоит этой вечности?
— Сейчас очень развит и моден тип музыкантов-спортсменов. Но не может быть развития только в подъеме уровня техники. Должно расти качество человека. И роль учителя тут — найти правильные пропорции в обучении: конечно, важен технический уровень, но без глубоких личностных качеств — это ничто. Во всем еврейском Завете одна вещь мне очень нравится: учи молодежь тому, что нужно ей, а не тому, что нужно тебе. Вот у меня очень много студентов. И хотя у меня своя персональная система обучения, никто из моих учеников не похож на меня, и в этом великое счастье. Сейчас педагогика занимает 80% моего времени, но я не верю в педагогов, которые сами не играют. Как я могу говорить про сцену, если сам не знаю, что это такое? Моя задача — соединить музыку и личность. А чтоб эту задачу ставить, я сам всё время учусь и... продолжаю давать концерты. Ты знаешь, сколько мне лет? А я учусь и играю, учусь и играю...
— То есть вот эта цепь большой традиции все-таки не прерывается?
— Лучше бы ее не прерывать. Ведь что делает учитель? Именно он передает свой энтузиазм и свое восхищение музыкой, которые ему, в свою очередь, передали его учителя. И тут большая ошибка Европы в том, что во многих музыкальных вузах существует отдельное педагогическое отделение, куда идут, как правило, те, кто играть нормально не в состоянии. В Израиле — и я приложил к этому руку — по счастью, совсем не так: через моей класс прошли сотни хороших скрипачей.
— Вот один из ваших «ментальных учителей» скрипач Анри Вьётан (1820 — 1881) сам много сочинял. Да и не только он. Всё их поколение, вся их плеяда... Зачем они это делали? Развивали возможности скрипки как инструмента?
— Те вещи, которые мы сегодня берем от этих скрипачей в качестве ученических этюдов, в свое время игрались просто как концертные пьесы. Или взять знаменитого французского скрипача Родольфа Крейцера: он просто взял и написал 40 опер. Каждый год писал по опере. Зачем? Почему? Да потому что они были Музыкантами с большой буквы. Не просто исполнителями. Это же совершенно иной уровень восприятия, нежели сейчас. В каждом из них жил творец, демиург. А если сейчас скрипач сможет сам сочинить каденцию, то уже все думают, что он гений. Тогда же сочинение опер и симфоний было обычным ходом жизни...
— То есть совсем иное насыщение жизни, а отсюда — иная энергия исполнительства?
— С энергией нынче больше сложности. Посмотрите, как всё идет сейчас в сторону всё большей специализации. (Смеется) Вот специалист по правой руке, вот по левой. Специалист по барокко, специалист по Моцарту... Да какой специалист? Музыка есть музыка. Она везде. Она во всем. И если всё так будет сужаться, то мы прости придем к нулю. Людям не хватает широких горизонтов. Культурных, в первую очередь.
Спроси у молодого скрипача — а что такое баллада как жанр? Да он и не ответит. Ему это неинтересно. Он озабочен спортивными достижениями. Вы не поверите, лет 25 назад в Америке скрипачи так много занимались, что у всех повально началось зажатие руки — тендовагинит (воспаление мышцы). И если у тебя в левой руке не было тендовагинита, это означало, что ты мало занимаешься.
— До чего надо было довести музыкальное восприятие?..
— Не говорите, очень много ошибок было допущено. Если маленького ребенка с детства мучают одними только техническими упражнениями, то мозги у него совершенно атрофируются. И если все учителя поступают так, то откуда возьмется правильная, здоровая среда? Даже если ты гений, ты должен все время думать — у кого учиться и как, иначе будешь биться головой о стену. Я всегда могу распознать музыканта: сразу видно — это всего лишь «технарь», или все-таки художник. Как можно, например, играть Дебюсси, если человек никогда не видел картин импрессионистов? Я могу сколько угодно ученику говорить о другом звуке, но если это не опираться на необходимые ассоциации, — толку не будет. Отсутствие этой широты горизонта отражается особенно на струнных инструментах и вокале. Тон звука теряется мгновенно.
«Человек не может стать обезьяной, потому что он не знает — как»
— Скрипка — это станок или все-таки друг?
— Слушай, для меня инструмент — это то, из-за чего я всегда расстраиваюсь, когда каждый год плачу за него страховку и немаленькую. Больше 17 тысяч евро в год. Так что она становится больше, чем друг. Это уже часть меня.
— И сразу отзывается на ваш зов?
— Скрипка сама не звучит. Кто-то после концерта пришел к Хейфецу и сказал: «Ах, как звучит ваша скрипка!». А он протягивает ее — «На, попробуй». Или такой анекдот есть про Хейфеца. Он приехал на свой концерт в Канаду. Снег. Буря. Выходит на сцену — и только один человек в зале сидит. Погода ужасная. «Мистер Хайфец, — сказал этот единственный зритель, — я проделал такой путь, чтобы услышать ваше стаккато! Сыграйте стаккато и я уйду». Хайфец сыграл... «Мистер Хайфец, но это было стаккато смычком ввверх. А можете смычком вниз?». Хайфец сыграл стаккато смычком вниз. «Мистер Хайфец, ваше стаккато вверх смычком лучше, чем ваше стаккато вниз смычком». Или одно время скрипач Эжен Изаи жил в Америке. Приехал в Техас. Думает: «Ну кто здесь будет слушать чакону Баха?». Он заменил на рондо-каприччиозо. И один зритель сказал: «Я очень расстроен. Я приехал за 500 км, чтобы услышать чакону в вашем исполнении». И тогда Изаи взял и сыграл ему чакону Баха. «Вы теперь довольны?». — «Нет. Мне не понравилось, как вы ее исполнили».
— А вы сами писали музыку?
— Только каденции. Когда мне было 12 лет, я послушал первый раз Крейцерову сонату... был такой впечатлительный. Хотел ее переложить для оркестра. Попробовал, но ничего не получилось. А потом прочитал книгу про Чайковского. А Чайковский это пытался сделать не в 12 лет, а в 11. Я очень расстроился. И с тех писать не порывался...
— Сейчас многие обсуждают спорт как спорт, спортивную идею, то, что человеческие силы не безграничны... и если нужно сохранить спортивное движение, нужна новая парадигма. Может ли и в музыке быть другая парадигма?
— Конечно, нет будущего, если брать и добиваться только внешних результатов. Но музыканты — патологические оптимисты. Вот представляешь себе скрипку? Я всю жизнь трачу на то, чтобы мои пальцы поместились на этом крохотном пространстве. И надо быть полным идиотом, чтобы этим заниматься. И я вижу как в Израиле, где раньше в большом количестве производили скрипачей, теперь производят ученых. Раньше говорили, что если еврейский мальчик идет без футляра, значит, он пианист. Теперь же — будущее за наукой. Мы проиграли Илону Маску, мы — лузеры. Будущее за наукой. У меня двое детей. И четыре внука. Так вот я не хочу, чтобы они были музыкантами. Потому что в рамках этой профессии всё сложнее и сложнее жить. Это неблагородная профессия.
— То есть внутри профессии нет гармонии? Получается жизнь — вопреки?
— Да. Вот такие музыканты идиоты. Даже в Библии написано — если кто-то думает, что он пророк, значит, он дурак. Нет, музыканты будут всегда, но пропорции сильно изменятся. Музыкантов становится все меньше и меньше. Вообще налицо кризис в культуре, но человек не может стать обратно обезьяной только потому, что не знает — как это сделать. На одно остается уповать (смеется), что если кто-то от Маска полетит на Марс, то неплохо бы чтобы этот кто-то сыграл на скрипке. Кстати, это гораздо удобнее, чем тащить с собой на Марс виолончель.
— И всё же, если традиция будет убита, прервется — скрипка выживет всё равно?
— Надеюсь, человеческое существо любит музыку. Но какой будет избран путь — я не знаю. Струнные инструменты исторически развивались потому, что они похожи на пение. Скрипка, альт, виолончель имеют тембр, вибрато, строй, — всё для того, чтобы имитировать человеческий голос. И пока люди будут петь, то будут и струнные инструменты. Чистая физиология.
